Павел Иванович Якушкин – писатель-этнограф, собиратель народных песен, присловий, загадок и побасенок, двоюродный брат декабриста И.Д.Якушкина, родился в 1822 году в усадьбе Сабурово Малоархангельского уезда Орловской губернии, ныне Покровского района Орловской области, в зажиточной дворянской семье. Отец его, Иван Андреевич, служил в гвардии, вышел в отставку поручиком и жил постоянно в деревне, где и женился на крепостной крестьянке Прасковье Фалеевне.
После его смерти семья осталась на руках матери, которая пользовалась общим уважением, внушаемым её бесконечной добротой, светлым умом и сердечностью. Она владела в то же время тактом опытной хозяйки, и именье, оставшееся после мужа, не только не расстроилось, но было приведено в наилучшее состояние. Благодаря этому Прасковья Фалеевна имела возможность воспитать шестерых сыновей в Орловской гимназии и затем трём из них (Александру, Павлу и Виктору) открыть дорогу к высшему образованию.
Постигнув в родительском доме грамоту и усвоив «начатки наук», Якушкин поступил в Орловскую гимназию, где обращал на себя внимание своею мужиковатостью, небрежностью в костюме и полным неумением соблюдать интеллигентную, благопристойную и сообразную с дворянским званием внешность. Особенно своими непослушными вихрами «убивал он господина директора», и как ни стригли эти вихры, они постоянно торчали во все стороны, к ужасу начальства, которому неприятно было возиться с волосами Якушкина и потому ещё, что каждый раз при пострижении он «грубо оправдывался такими мужицкими словами, что во всех классах помирали со смеху». Таким образом, страсть к простонародности формировалось у Якушкина ещё в школе, и учитель немецкого языка Функендорф не иначе называл его, как «мужицка чучелка».
В 1840 году Якушкин поступил в Московский университет на математический факультет, слушал его довольно успешно до 4-го курса, но университета не окончил как вследствие случайной ошибки выбора факультета, несообразного с желаниями и призванием, так и вследствие увлечения совершенно другим родом занятий, которые сделали его имя известным в литературе и обществе. Был он потом учителем в уездных училищах в Богодухове, потом в Обояни Харьковского учебного округа, но в том и другом недолго и неудачно.
Знакомство с М.П.Погодиным и ещё более с П.В.Киреевским увело его совсем на другую дорогу. Узнав, что Киреевский собирает народные песни, Якушкин записал одну и отправил к нему с товарищем, нарядившимся лакеем. Киреевский выдал за эту песню 15 рублей ассигнациями. Якушкин вскоре повторил ещё два раза этот опыт и получил от Киреевского приглашение познакомиться. Песни были неподдельного народного творчества. Чуткий к способностям Якушкина, Киреевский на собственный счёт задал ему работу, которая пришлась ему столь по душе, что заставила его бросить университет: а именно отправил его для исследования в северные поволжские губернии. Якушкин взвалил на плечи лубочный короб, набитый офенским товаром, ценностью не больше десяти рублей, взял в руки аршин и пошёл под видом сумошника на исследование народности и для изучения и записывания песен. Взятый товар, подобранный больше в расчёте на слабое девичье сердце, предназначался не на продажу, а на обмен на песни и на подходящий этнографический материал.
И с тех пор всю жизнь пространствовал Якушкин. Образ странника был любезен и дорог Якушкину сколько по привычке, столько же и по исключительности положения в среде народа, где захожему человеку велик почёт и уважение. По духу того времени затею Якушкина можно считать положительным безумием, которое, по меньшей мере, находило себе оправдание лишь в увлечениях молодости. Первое путешествие Якушкина окончено было благополучно, и прогулка без препятствий оставила лишь самое благоприятное впечатление, разманила, завлекла и обещала наибольшие успехи ввиду приобретённых приёмов и практики.
По возвращении из похода в Москву Якушкин через М.П.Погодина сделался известен славянофилам. Знакомство с этим кружком было причиной того, что Якушкин сам стал славянофилом, но не в том узком смысле, как понимала это наша критика: он вынес искреннюю любовь и твёрдую веру в честную, даровитую натуру великорусского племени и в широту его мирового призвания; он полюбил его настолько, что всю жизнь потом оставался за него работником, ходатаем и заступником.
После первого путешествия Якушкин пошёл во второй, третий и, кажется, четвёртый поход, и опять под защитой коробка и под видом молочного торговца. В одно из таких странствий Якушкин заразился натуральной оспой, заболел и свалился в первом попавшемся деревенском углу; здоровая натура его, однако, выдержала болезнь, зато лицо его было сильно изуродовано, и Якушкину не раз приходилось потом платиться за это случайное несчастие от тех людей, которые по лицу привыкли составлять впечатление. Опушённое длинной бородой, при длинных волосах, оно иногда пугало женщин и детей при уединённых встречах и возбуждало подозрительность в полицейских.
Одним из самых крупных приключений был наделавший немало шума арест его псковской полицией в лице её полицмейстера Гемпеля. Якушкин был посажен в «кутузку», в которой и просидел до 2-х недель. Замечательно, что когда эта история кончилась, Якушкин был в приятельских отношениях с Гемпелем и впоследствии с кротостью отзывался о нём, не памятуя зла и не ставя его в вину и осуждение.
Политика мало занимала Якушкина. К литературным направлениям он относился с полным индифферентизмом и во все редакции входил с одинаковым добродушием, не обращая внимания на их взаимную вражду. Все симпатии Якушкина были на стороне рабочих людей, особенно батраков, фабричных, вообще голытьбы, которую, по его словам, «хозяева заморить готовы, и могут заморить, если те сами в свой разум не придут и не узнают, как они нужны». Идеалом общественного устройства была в его воображении гигантская артель, вмещающая в себя всю Россию.
Подслушанные и записанные Якушкиным песни поступили в богатое собрание П.В.Киреевского, который не успел их издать при жизни, но перед смертью выразил желание, чтобы подбор песен и окончательная их редакция были произведены как по праву, так и по силе глубокого знания Якушкина. Случилось же не так. Наследник Киреевского передал это дело Бессонову. Огорчённый отказом и получивший удар в самую чувствительную сторону сердца, Якушкин приехал в Петербург и посетовать на свою неудачу, которая казалась ему самой большой неудачей целой жизни, и по возможности выйти из своего обидного, с трудом выносимого им положения. Кроткий по натуре до самопожертвования, незлобивый до оригинальности, он прибегнул и на этот раз к мерам, казавшимся для него наиболее достойными и безобидными. Ему удалось составить свой независимый отдельный песенный сборник при помощи личных воспоминаний и его замечательной памяти и при содействии друзей и знакомых. Редакция «Отечественных записок» гостеприимно отвела у себя этому сборнику место, и Якушкин успокоился, сочтя эту задачу для себя оконченной. И лишь для очистки совести счёл нужным разъяснить это дело читающей публике в полемической статье, напечатанной в журнале «Библиотека для чтения».
Якушкин прибыл в Петербург в 1858 году, в разгар тогдашнего возбуждения, в котором большую роль занимало ожидаемое освобождение крестьян. Якушкин, как известный уже народолюбец и этнограф, был радушно встречен в литературных кружках и стал писать кое-что для «Искры», «Библиотеки для чтения», «Отечественных записок» и других журналов. В это же время он сделался известным и столичной публике, имея возможность появляться на литературных чтениях и показываться на улицах в своём оригинальном костюме, где на него указывали как на человека, «обошедшего пешком всю Россию». Фотографические карточки его, сделанные очень удачно художником Берестовым, покупались десятками нарасхват и в народе выдавались за портреты Пугачёва, а в Париже, в Пале-Рояле, они продавались даже с подписью «Pougatsceuff».
1865 год был для Якушкина знаменательным в том отношении, что был последним в его свободной и самостоятельной жизни. В этот год он совершил свой обычный поход, приведший его в Нижний Новгород на время Макарьевской ярмарки, на которой был случайный съезд нескольких литераторов (П.М.Мельникова, В.П.Безобразова, И.А.Арсеньева, П.Д.Боборыкина и др.). По этому случаю тогдашний ярмарочный голова А.П.Шипов, человек образованный, известный своей разносторонней общественной деятельностью и глубокими симпатиями к литературе и к экономическим наукам и сам будучи автором многих учёных трактатов, устроил большой обед по подписке, в котором приняли участие именитые купцы и приезжие на обед литераторы. В числе обедающих был и Якушкин. Подпивши, он сделал во время речи В.П.Безобразова резкое замечание мешавшему речи стуком ложки И.А.Арсеньеву. Затем он оборвал в буфете адъютанта, местного жандармского штаб-офицера Перфильева, тот пожаловался тогдашнему ярмарочному генерал-губернатору Огареву, представив Якушкина в виде опасного, смущающего народ агитатора.
Его арестовали и отправили в Петербург, а оттуда выслали в Орёл к матери. Молчаливый и невинный страдалец сознавал, что своими слабостями он мог причинять только досады нежно любимой им матери. Поэтому, пробыв недолго в Орле, он взмолился друзьям своим: «Избавьте мать от меня! Сколько я могу понимать, хотели высылкой сюда наказать меня, но наказали мать. Войдите же в положение ни в чём не повинной, честной и доброй старушки, обязанной видеть пред собой ежедневно потерянного сына». Прошение его было уважено: он был переведён из Орловской губернии в Астраханскую. Здесь он проживал под административным надзором в Красном Яре и Енотаевске. Здоровье его было крайне расстроено и полной всяких невзгод и потрясений страннической, бесприютной жизнью, и излишним пристрастием к чарочке. Относительно последнего обстоятельства он мог смело заявить, что споил его не кто иной, как сам народ в бесчисленных кабаках Российской империи. Это скоро обратило Якушкина в неизлечимого алкоголика и сделало героем разных анекдотических чудачеств.
В 1871 году Якушкину было позволено переехать в один из уездных городов Самарской губернии. Приехав в Самару, он заболел возвратным тифом и лёг в городскую больницу, где и скончался 8 января следующего года на руках известного писателя-публициста и врача В.О.Португалова. Умер Якушкин с той добродушной беспечностью, с какой прожил всю забубенную жизнь свою, с любимой песенкой на устах: «Мы и петь будем, и играть будем, А смерть придет, умирать будем!»
